На Миколин день Карев с Аксюткой ловил в озере красноперых карасей. Сняли портки и, свернув их комом, бросили в щипульник. На плече Карева висел длинный мешок. Вьюркие щуки, ударяя в стенки мешка, щекотали ему колени. - Кто-то идет, - оглянулся Аксютка, - кажись, баба, - и, бросив ручку бредня к берегу, побег за портками. Карев увидел, как по черной балке дороги с осыпающимися пестиками черемухи шла Лимпиада. Он быстро намахнул халат и побежал ей навстречу. - Какая ты сегодня нарядная... - А ты какой ненарядный, - рассмеялась она и брызнула снегом черемухи в его всклокоченные волосы. Улыбнулся своей немного грустной улыбкой и почуял, как радостно защемило сердце. Взял нежно за руку и повел показывать рыбу. - Вот и к разу попала. Растагарю костер и ухи наварю... - Во-во! - замахал весело ведром Карев и, скатывая бредень, положил конец на плечо, а другой подхватил Аксютка. - Ведь он ворища, - указала пальцем на него. - Ты, небось, думаешь, какой прохожий?.. - Нет, - улыбнулся Карев, - я знаю. Аксютка вертел от смеха головою и рассучивал рукав. - Я пришла за тобой к празднику. Ты разве не знаешь, что сегодня в Раменках престол? - К кому ж мы пойдем? - Как к кому?.. Там у меня тетка... - Хорошо, - согласился он, - только вперед Аксютку накормить надо. Он сегодня ко мне на заре вернулся. Лимпиада развела костер и, засучив рукава, стала чистить рыбу. С губастых лещей, как гривенники, сыпалась чешуя и липла на лицо и на волосы. Соль, как песок, обкатывала жирные спины и щипала заусенцы. - Ну, теперь садись с нами к костру, - шумнул Карев. - Да выбирай зараня большую ложку. Лимпиада весело хохотала и указывала на Аксютку. Он, то приседая, то вытягиваясь, ловил картузом бабочку. - Аксютка, - крикнула, встряхивая раскосмаченную косу, - иди поищу. Аксютка, запыхавшись, положил ей на колени голову и зажмурил глаза. Рыба кружилась в кипящем котле и мертво пучила зрачки. Солнце плескалось в синеве, как в озере, и рассыпало огненные перья.
---
Карев сидел в углу и смотрел, как девки, звякая бусами, хватались за руки и пели про царевну. В избу вкатился с расстегнутым воротом рубахи, в грязном фартуке сапожник Царек. Царька обступили корогодом и стали упрашивать, чтоб сыграл на губах плясовую. Он вынул из кармана обгрызанный кусок гребешка и, оторвав от численника бумажку, приложил к зубьям. "Подружки-голубушки, - выговаривал, как камышовая дудка, гребешок. - Ложитесь спать, а мне, молодешеньке, дружка поджидать". - Будя, - махнула старуха, - слезу точишь. Царек вытер рукавом губы и засвистал плясовую. Девки с серебряным смехом расступились и пошли в пляс. - В расходку, - кричал в новой рубахе Филипп, - ходи веселей, а то я пойду. Лимпиада дернула за рукав Карева и вывела плясать. На нем была белая рубашка, и черные плюшевые штаны широко спускались на лаковые голенища. С улыбкой щелкнул пальцами и, приседая, с дробью ударял каблуками. В избу ввалился с тальянкой Ваньчок и, покачиваясь, кинулся в круг. - Ух, леший тебя принес! - засуетился обидчиво Филипп, - весь пляс рассыпал. Ваньчок вытаращил покраснелые глаза и впился в Филиппа. - Ты не ругайся, - сдавил он мехи. - А то я играть не буду. - Ты чей же будешь, касатик? - подвинулась к Кареву старуха. - С мельницы, - ласково обернулся он. - Это что школу строишь?.. - Самый. - Надоумь тебя царица небесная. Какое дело-то ты делаешь... Ведь ты нас на воздуси кинаешь; звезды, как картошку, сбирать. Карев перебил и, отмахиваясь руками, стал отказываться. - Я тут, как кирпич, толку... Деньги-то ведь не мои. - Зрящее, зрящее, - зашамкала прыгающим подбородком. - Ведь тебе оставил-то он... Лимпиада стояла и слушала. В ее глазах сверкал умильный огонек. За окном в матовом отсвете грустили вербы и целовали листьями голубые окна.
---
Аксютка запер хату и пошел в Раменки. Ему хотелось напиться пьяным и побуянить. Он любил, когда на него смотрели как на страшного человека. Однажды покойная Устинья везла с ярмарки спившегося Ваньчка и, поровнявшись с Аксюткой, схватила мужа за голову и ударила о постельник. - Чтоб тебя где-нибудь уж Аксютка зарезал! - крикнула она и пнула в лицо ногой. Ребятишки, собираясь по кулижкам, часто грезили о нем, каждый думал - как вырастет, пойдет к нему в шайку. - Вот меня-то уж он наверняка возьмет в кошевые, - говорил с белыми, как сметана, волосами Микитка, - потому знает, что я крепче всех люблю его. - А я кашеваром буду, - тянул однотонно Федька, - Ермаком сделаюсь и Сибирь завоюю. - Сибирь, - передразнивал Микитка. - А мы, пожалуй, вперед тваво возьмем Сибирь-то, уж ты это не говори. - Ты все сычишься наперед, - обидчиво дернул губами Федька. - Твоя вся родня такая... твои отец, мамка говорит - только губами шлепает. А мы все время на Чухлинке лес воруем. Нам Ваньчок, что хошь, сделает. - Поди-ка, съешь кулака, - волновался Микитка. - А откуда у нас жерди-то, чьи строги-то на телегах?.. это вы губами-то шлепаете, мы у вас в овине всю солому покрали, а вы и не знаете... накось...
---
Аксютка вошел в избу сотского и попросил бабку налить ему воронка. Бабка в овчинной шубенке вышла в сени и, отвернув кран, нацедила глубокий полоник. - Где ж Аким-то? - спросил, оглядывая пустую лежанку. - У свата. - Обсусоливает все, - смеясь, мотнул головой. - Что ж делать, касатик, скучно ему. Вдовец ведь... Надел фуражку и покачнулся от ударившего в голову хмеля. - Не обессудь, ягодка, дала бы тебе драченку, да все вышли. Оладьями, хошь, угощу? Вынесла жарницу от загнетки и открыла сковороду. Аксютка выглядел, какие порумяней, и, сунув горсть в карман, выбег на улицу. У дороги толпился народ. Какой-то мужик с колом бегал за сотским и старался ударить ему в голову. Нахлынувшие зеваки подзадоривали драку. Ухабистый мужик размахнулся, и переломившийся о голову сотского кол окунулся расщепленным концом в красную, как воронок, кровь. Аксютка врезался в толпу и прыгнул на мужика, ударяя его в висок рукояткой ножа. Народ зашумел, и все кинулись на Аксютку. - Бей живореза! - кричал мужик и, ловко подняв ногу, ударил Аксютку по пяткам. Упал и почуял, как на грудь надавились тяжелые костяные колени. Расчищая кулаками дорогу, к побоищу подбег какой-то парень и ударил лежачему обухом около шеи. Побои посыпались в лицо, и сплюснутый нос пузырился красно-черной пеной... - Эх, Аксютка, Аксютка, - стирал кулаком слезу старый пономарь, - подломили твою бедную головушку!.. - Что ж ты стоишь, чертовка! - ругнул он глазеющую бабу. - Принесла бы воды-то... живой, чай, человек валяется. Опять собрался народ, и отрезвевший мужик бледно тряс губами. - Подкачнуло тебя, окаянного, мою душу загубил и себя потерял до срока. - То-то не надо бы горячиться, - укорял пономарь. - Оно, вино-то, что хошь, сделает. Аксютка поднялся слабо на колени и, свесив голову, отирал слабой рукой прилипшую к щеке грязь. - На... а... мель... - дрогнул он всем телом и упал навзничь. - На мельницу, вишь, просится, - жалобно заохала бабка. - Везите его скорей... Парень, бивший топором Аксютку, болезно смотрел на его заплывшие глаза и, отвернувшись, смахнул каплю слезы. Мужик побежал запрягать лошадь, а он взял черпак и начал поливать голову Аксютки водой. Вода лилась с подбородка струей и, словно подожженная, брызгала на кончике алостью... Положили бережно на сено и помчали на мельницу. Дорогой он бредил о Кареве, пел песни, ругался и срывал повязку. Карев сидел с Лимпиадой у окна и смотрел, как розовый закат поджигал черную, клубившуюся дымом тучу. По дороге вдруг громко загремели бубенцы и к крыльцу подъехали с Аксюткой. Он почуял, как в сердце у него закололо шилом. Взял Аксютку, обнял и понес в хату. - Ложись, ложись, - шептал бледный, как снег... Лимпиада тряслась, как осина, и рыданья кропили болью скребущую тишину. Аксютка встал и провел по губам рукой... - Поди... - глухо прошептал, поманув Карева. - Хвастал я... никого не убивал, - закашлялся он. - Это я так все... выдумал... Карев прислонил к его голове мокрую тряпку.
---
Сумерки грустно сдували последнее пламя зари, и за косогором показался, как желтая дыня, месяц. На плесе шомонили вербы, и укромно шнырял ветерок. - Липа, -крикнул Аксютка, хватаясь за грудь. - Сложи мне руки... помирать хочу... Лимпиада с красными глазами подбежала к постели и опустилась на колени. - Крест на меня надень... - опять глухо заговорил он. - В кармане... оторвался... Мать надела. Судорожно всхлипывая, сунула в карман руку и, вынув из косы алый косник, продела в ушко креста. Аксютка горько улыбнулся, вздрогнул, протягивая свесившиеся ноги, и замер. За окошком кугакались совы.
Меню сайта
