Откулева-то выползло на востоке черное пятнышко и, закружившись, начало свертываться в большой моток. По яру дохнувший ветерок трепыхнул листочки кленов, и вдогон зашептал вихорь. Шнырявшая в сединах осины синица соскользнула с ветки и, расплескав крылышки, упала в синь. Карев сидел у плеса и слушал, как шумели вербы. Волосы его трепались, и в них впутывалась мягкая сыпучая мшанина. Он чувствовал на щеках своих брызги с плеса, и водяное кружево кидало в него оборванные клочья. Сердце его кружилось с вихрем, думал, как легко бы и привольно слиться с грозою и унестись далеко-далеко, так далеко, чтобы потерять себя. Яр зашумел, закачался, и застонала земля. Протягивая к ветру руки навстречу, побежал, как ворон, к сторожке. "Не шуми, мати зеленая дубравушка, дай подумать, погадать". Упал на траву. "Что ты не видел там, у околицы, чего ждешь? - шептал ему какой-то тайный голос. - В ожиданьях только погибель; или силы у тебя не хватает подняться и унестись отсюда, как вихорь?" "Нет, все не то, - подумал он. - Это на бред похоже. Надо связать себя, заставить или сильней натянуть нить с початка кудели, или уж оборвать". Яр шумел... Черная навись брызнула дождем, и капли застучали, как дробь, по широким листьям лопушника. Карев встал и, открыв рот, стал ловить дождь губами. С бородки его, как веретено, сучилась холодноватая струйка, шел босиком по грязи, махал сапогами и осыпал с зеленых пахучих кустов бисер. В прорванных тучах качалось солнце, и по дороге голубели лужи. С околицы выбежала Лимпиада и зазвенела серебряным смехом. Она была мокрая, и с косы ее капала роса. - Дождь фартуком собирала, - сказала она и, приподнявшись на цыпочки, подставила ему алые губы. Карев повесил перед солнцем на колья сапоги и стал отряхать с мокрых штанов грязь. - Иди, замою... Филиппа нет, - обняла его за плечи. - Тес пилит. Обмыл ноги и, сжав горсть, плеснул на нее. По щекам ее с черными мушками грязи покатилась вода, она подбежала к луже, хотела брызнуть ногой, но, поскользнувшись, упала. Поднял и со смехом понес на крыльцо. Лимпиада стирала рукавом рубахи грязь и, закрасневшись, качала ногами. - Костя, - пристиснула она его голову, - милый, не уходи. Как хорошо-то! Навстречу, повиливая хвостом, выбежал с веселым лаем Чукан и, оскаливая зубы, ловил мотавшийся на ноге Лимпиады башмак. К вечеру в сторожку вернулся Филипп и стал рассказывать, как били деда Иена в холодной. - В остроге сидит, сердешный, - говорил он. - Скоро, наверно, погонят. - Жалко, - вздыхала Лимпиада, - хороший мужик был. Прояснившееся небо опять заволоклось тучами, и сверкавшая молния клевала космы сосен. Филипп чиркнул спичку и, подлезая под божницу, засветил лампадку. В дверь кто-то заскребся; Лимпиада отворила и увидела кошку. - Милая, - нежно протянула руки, - где ты пропадала? Я давно уж не сержусь на тебя. Посадила на колени, стала гладить. Облезлые волосы спадали на сарафан и белели, как нитки. Кошка пучила глаза и, мурлыча, сама гладилась об ее руки.
---
- Ты убил... - покосился с пеной у рта пристав, - ты убил... - Я, - отозвался дед Иен. - Говорю, что я. - Связать его! - крикнул он мужикам. - Да с понятыми в холодную отправить. Дед Иен сам протянул руки и заложил их назад. - Вяжи покрепче, Петро, - сказал он мужику, - а то левая рука выскочит. - Ладно, - мотнул головой Петро, - ты больно-то не горячись, мы ведь для близиру. Спотыкаясь, пошел вперед, и на губах его застыла светлая улыбка. Пристав толкнул его на крыльцо "холодной" и ударил по голове тростью. По щеке зазмеилась полоска крови. - Эй, - крикнул грозно Петро, - ты что делаешь! - и, схватив замахнувшуюся трость, сломал о худощавое колено пополам. - Ты не хрундучи! - затопал пристав. - Я тебя, сукин сын, в остроге сгною! - Видал?.. - показал ему кулак Петро. - Мы такую шваль-то видывали. - Молчать, - крикнул, покраснев, как вареный рак, и ударил его по щеке. Петро размахнулся, и кулак его попал прямо в глаз приставу. Покачнулся и упал с крыльца в грязь. Над бровью вскочила набухшая шишка, и заплывший глаз сверкнул, как кровяное пятно. - Ой, караул! - закричал он и, поднявшись на корточки, побежал к Пасику. - Ну, дед, сиди, - сказал Петро, - а я теперь скроюсь, а то, пожалуй, найдут, по обличию узнают. - Прощай, Петро, - обернулся дед, подавая развязать руки. - Мне теперь, видно, капут - дух вон и лапти кверху. - Прощай, дед. Спасибо тебе за все доброе, век не забуду, как ты выручил меня в Питере. - Помнишь? - Не забуду. Обнявшись, с кроткой печалью сняли шапки и расстались. - Жалко, - ворчал Петро, - таких и людей немного остается. Дед Иен велел сторожу открыть дверцу "холодной" и, присев на скамейку, стал перевертывать онучи. - Бабка-то теперича у кого твоя останется? - болезно гуторил сторож. - Э, родной, об этом тужить неча, общество знает свое дело. Не помрет с голоду. - Так-то так, а как постареет, кто ходить за ней станет? - Найдутся добрые люди, касатик. Не все ведь такие хамлеты. Говор смолк. Слышно было, как скреблась за переборкой мышь. В запаутинившееся окно билась бабочка. Наутро к селу с гудом рожков подъехали стражники. В руках их были плети и свистки. Впереди ехал исправник и забинтованный пристав. Подъехали к окну старосты, собрали народ и стали читать протокол. "Мы обязываем крестьян села Чухлинки выдать нам провожатого при аресте крестьянина Иена Иеновича Кавелина, - громко и раздельно произнес исправник. - В противном случае общество понесет наказание за укрывательство". - На вас креста нет, - зашумели мужики. - Неужели мы будем смотреть, кого кто-либо из вас посылает с каким поручением. Гляди на нас, - обернулись все лицами к приставу, - узнавай, кого посылал вчера. - Мошенники, - кричал пристав, - мы вас на поселение сошлем! - Куды хошь ссылай, нам все одно. Кому Сибирь, а нам мать родная. Деда Иена привели на допрос под конвоем. - Так ты заявляешь, Кавелин, что совершил убийство без посторонних? - Да. - В какую пору дня вы его убили? - В полдень. - Имеешь ли оправдания, при каких обстоятельствах совершилось убийство? - Все имеем, - закричали мужики. - Молчать! - застучал кулаком исправник. - Вам известно, - сказал дед Иен, - болей я говорить не стану. - Тридцать горячих ему! - закричал пристав и, вынув зеркало, поглядел на распухшую, с кровоподтеками губу. Два стражника повалили его на землю и, расстегнув портки, навалились на ноги и плечи. Взмахнула плеть, и по старому, желтому телу вырезалась кровяная полоса. - Кровопийцы! - кричали мужики, налезая на стражников и выламывая колья. - Прошу не буянить, - обратился исправник. - Староста, вы должны подчинить их порядку. Остановите. - Братцы, - крикнул староста, - все равно ничего не поделаешь. Угомонитесь на минутку. - Ишь, какой братец заявился, - крикнул кто-то. - Сказали ему, а он и рад стараться. Деда Иена подняли и развязали руки. Дрожа и путаясь руками, он стал застегивать портки. - Прощайте, братцы, - кричал он, снимая шапку, - больше не свидимся. - Прощай, - как стон, протянули мужики и с поникшими головами смотрели, как два стражника, посадив его на телегу, повезли в город. Карев, прощаясь, сунул в руку деду пачку денег. - Возьми обратно, - крикнул стражник. - Не полагается. Опосля суда... Лимпиада стояла на колымаге и, закрывшись руками, вздрагивала от рыданий. - Поедем, - сказал он ей, когда стражники скрылись за селом. - Едем, - сказала она и, дернув вожжи, поворотила лошадь на проулки. День заутренне гудел, и с бора несся неугомонный шум. - Ну и изверги! - говорил Карев. - В глазах хватают за горло, кровь сосать. По дороге летели звенящие паутинки и пряжей обвивали космы верб. - Н-но, родная, - потрагивал Карев вожжами. - Тут, чай, за спуском недалече. - Ну, как же ты думаешь? - спросил, обернувшись, заглядывая Лимпиаде в глаза. - Ведь ждать, кроме плохого, ничего не дождешься. Лимпиада молчала, и ей как-то сделалось холодно от этого вопроса. Она сжалась комочком и привалилась к головням. - Какое бесцветное небо, - сказала она после долгого молчания. - Опять гроза будет.
Меню сайта
