Филипп запряг лошадь, перекрестил Лимпиаду и, тронув вожжи, помчал на дорогу. Он ехал в Чухлинку сказать, что приехали инженеры и отрезали к казенному участку, который покупал какой-то помещик, Чухлинский пасик. Пасик - еланка и орешник, место буерачное и неприглядное. Но мужики каждой осенью дробились на выти и почти по мешку на душу набирали орехов. Весной там паслись овцы, и в рытых землянках жили пастухи. Филипп досадовал, что чухлинцы не могли приехать по наказу сами. Спустился в долину и увидел вбивавшего колья около плотины Карева. - Далеко? - Да в Чухлинку, - сердито махнул он, заворачивая к мельнице. - Отрезали ведь, - поморщился и стер со лба остывающий пот. - Плохое дело... - Куда хуже. - Ты погоди ехать в Чухлинку, - сказал Карев. - Попьем чай, погуторим, а потом и я с тобой поеду. День был ветряный, и сивые тучи, как пакля, трепались и, подхваченные ветром, таяли. Филипп отпустил повод, завязал его за оглоблю и отвел лошадь на траву. Летняя томь кружила голову, он открыл губы и стал пить ветер. - Ох, - говорил Карев, - теперь война пойдет не на шутку. Да и нельзя никак. Им, инженерам-то, что! Подкупил их помещик, отмерили ему этой астролябией без лощин, значит, и режь. Ведь они хитрые бестии. Думают: не смекнут мужики. - Где смекнуть второпях-то, - забуробил Филипп, - тут все портки растеряешь. - Я думаю нанять теперь своих инженеров и перемерить участки... Нужно вот только посмотреть бумаги - как там сказано, с лощинами или без лощин. Если не указано - плевое дело. У нас на яру ведь нет впадин и буераков, кроме этой долины, а в старину земли делили не как сейчас делят. - Говоришь - война будет, значит, не миновать... Кто их знает: целы ли бумаги. Тучи клубились шерстью и нитками сучили дождь. Карев надел кожан, дал Филиппу накрыться веретье, и поехали на Чухлинку. Дорога кисла киселем, и грязь обдавала седоков в спины и в лицо. Лес дымил как задавленным пожаром; в щеки сыпал молодятник-мох, и веяло пролетней вялостью. Переехали высохший ручей и стали взбираться на бугор. Сотский вырезал из орясника палку, обстрогал конец и, нахлобучив шапку, вышел на кулижку. - На сход, - кричал он, прислоняясь к мутно-голубым стеклам. Скоро оравами затонакали мужики, и следом за ними шли, поникнув, пожилые вдовы. Староста встал с крыльца и пошел с корогодом в пожарный сарай. - Православные, - заговорил он, - Филипп приехал сказать, что инженеры отрезали у нас Пасик. Мужики завозились, и с нырявшим кашлем кой-где зашипел ропот. Обсуждали, как их обманывают и как доказать, что оба участка равны по старой меже. Порешили выписать инженеров и достать бумаги. Карев опасался, как бы бумаги не пропали. Он искал старожилов и расспрашивал, с кем дружил покойный барин и живы ли те, при ком совершался акт. Тяжба принимала серьезный характер; он разузнал, что и сам помещик был свидетелем, когда барин одну половину отмежевал казне, а другую - крестьянам. - Уж ты выручи нас, - говорили мужики, - мы тебя за это попомним... Карев, усмехаясь, вынимал кисет и, отрывая листки тоненькой бумаги, угощал мужиков куревом. - Ничего мне не надо; табак пока у меня завсегда свой, а коли, случится на охоте, кисет забуду, так тут попросил бы одолжить щепоть. Смеялись и с веселым размахиваньем шли в трактирчик. - Одурачить-то мы их одурачим, - возвращался он к старому разговору, - вот только б бумаги не подкашляли...
---
Лимпиада, покрыв стол, стала ждать брата и, прислонясь к окну, засверкала над варежкой спицами. Ставни скрипели, как зыбка. Она задумалась и не заметила, как к крыльцу подкатила таратайка. Ворота громыхнули, Чукан с веселым лаем выскочил наружу, и Лимпиада, встрепенувшись, отбросила моток. - Ты что ж это околицу-то прозевала, - весело поздоровался Карев. Лимпиада, закрасневшись, выставила свои, как берестяные, зубы и закрылась рукавом. - Забылася, - стыдливо ответила она. - Эх ты, разепа, - шутливо обернулся он, засматривая ей в глаза. Вошел Филипп и внес мокрый хомут; с войлока катился бисер воды и выводил змеистую струйку. - Гыть-кыря! - пронеслось над самым окном. - Кто это? - встрепенулся Филипп. - Никак пастухи... - Федот, Федот, - замахал он высокому, безбородому, как чухонец, пастуху, - ай прогнали? - Прогнали, - сердито щелкнул кнутом на отставшую ярку пастух. - Вот, сукин сын, что делает, - злобно вздохнул Филипп, - убить не грех. - На Афонин перекресток гоним, - крикнул опять пастух, - измокли все из кобеля борзого... петлю бы ему на шею. Лимпиада искоса глядела на Карева, и когда он повертывался, она опускала глаза. Тучи прорванно свисли над верхушками елей, и голубые просветы бражно запенились солнцем. По траве серебряно белела мокресть. - Пойдем в лес сходим, - сказал Филипп. - Нужно на перемет посмотреть, в куге на озере я жерлику поставил; теперь, после дождя, самый клев. Сосны пряно кадили смолой; красно-желтая кора вяло вздыхала, и на обдире висли дождевые бусы. - Ау, - крикнула Лимпиада, задевая за руку Карева. - У-у-у! - прокатилось гаркло по освеженному лесу. Карев отбежал и тряхнул сосну, с веток посыпался бисер и, раскалываясь, обсыпал Лимпиаду. Волосы ее светились, на ресницах дрожали капли, а платок усыпали зеленые иглы. - Недаром тебя зовут русалка-то, - захохотал он, - ты словно из воды вышла. Лимпиада, смеясь, смотрела в застывшую синь озера...
---
Помещик узнал через работника, что крестьяне вызывают на перемер инженеров и подали в суд. - Проиграет твое, - говорил робко работник. - Там за них какой-то охотник вступился; бедовая, говорят, голова. Помещик угрюмо кусал ус и обозленно стучал ногами. - Знаю я вас, мошенников... михрютки вы сиволапые! Так один за другого и тянете. - Я ничего, - виновато косился работник, - я сказать тебе... может, сделаешь что... Помещик, косясь, уходил на конюшню и, щупая лошадь, кричал на конюха: - Деньги только драть с хозяина. Опять не чистил, скотина... Заложи живо овса!.. Конюх, суетясь, тыкался в ларь, разгребал куколь и, горстью просеивая, насыпал в меру. Мякина сыпалась прямо в глаза вилявшей собаке и щекотала ей ноздри. - Ты еще что мешаешься, - ткнул ее помещик ногой, - вон пошла, стерва! "Ишь, черт дурковатый, - думал конюх, - не везет ни в чем, так и зло на всех срывает!" - А где он живет? - обратился к вошедшему за метлой работнику. - Он живет в долине, на Афонином перекрестке помол держит. - Так, так, - кивал головой конюх, - сказывают, охотой займается еще. - Так ты вот что, Прохор, - обратился помещик к конюху. - Заложи нам гнедого в тарантас и сена положи. А ты, брат, пей поскорей чай да со мной поедешь.
---
Карев увидел, как к мельнице подкатил тарантас и с сиденья грузно вывалился барин. Он, поздоровавшись, сел на лавку и заговорил о помоле. "Хитрит, - подумал Карев, - не знает, с чего начать". - Трудно, трудно ужиться с мужиками, - говорил он, качая трость. - Я, собственно... - начал он, заикнувшись на этом слове, - приехал... - Я знаю, - перебил Карев. - А что? - Хотите сказать, чтобы я не совался не в свои сани, и пообещаете наградить. - Н-да, - протянул тот, шевеля усом, - но вы очень резко выражаетесь. - Я говорю напрямую, - сказал Карев, - и если б был помоложе, то обязательно дал бы вам взбучку. Помещик сузил глазки и стал прощаться. Работник насмешливо прикусил губы и хлестал лошадь. Тарантас летел, как паровоз. - Гони сильней, - ткнул он его ногой. - Больше некуда гнать, - оглянулся работник, - а ежели будешь тыкаться, так я так тыкну, что ты ребер не соберешь.
Меню сайта
