Тяжба с помещиком затянулась, и на суде крестьянам отказали. - Подкупил, - говорили они, сидя по завалинкам, - как есть подкупил. Мыслимо ли - за правду в глаза наплевали! Как Бог свят, подкупил. Ходили, оторвав от помела палку, огулом мерить. Шумели, спорили и глубокую-глубокую затаили обиду. На беду появился падеж на скотину. - Сибирка, - говорили бабы. - Все коровы передохнут. Стадо пригнали с луга домой; от ящура снадобьем аптешника коровам мазали языки и горла. Молчаливая боль застудила звенящим льдом на сердцах всех крестьян раны. Пошли к попу, просили с молебном кругом села пройти. Поп, дай не дай, четвертную ломит. - Ты, батюшка, крест с нас сымаешь, - кричали мужики. - Мы будем жаловаться ирхирею. - Хоть к митрополиту ступайте, - ругался поп. - Задаром я вам слоняться не буду. Шли с открытыми головами к церковному старосте и просили от церкви ключи. Сами порешили с пеньем и хоругвями обойти село. Староста вышел на крыльцо и, позвякивая ключами, заорал на все горло: - Я вам дам такие ключи, сволочи!.. Думаете - вас много, так с вами и сладу нет... Нет, голубчики, мы вас в дугу согнем! - Ладно, ребята, - с кроткой покорностью сказал дед Иен, - мы и без них обойдемся. Жила на краю села стогодовалая Параня, ходила, опираясь на костыль, и волочила расшибленную параличом ногу, и видела, знала она порядки дедов своих, знала - обидели кровно крестьян, но молчала и сказать не могла, немая была старуха. Знала она, где находилась копия с бумаг. Лежала тайна в груди ее, колотила стенки дряблого закоченевшего тела, но, не находя себе выхода, замирала. Проиграли мужики на суде Пасик, забилась старуха головой о стенку и с пеной у рта отдала Богу душу. Разговорившись после похорон Парани о старине, некоторые вспомнили, что при падеже на скотину нужно опахивать село. Вечером на сходе об опахиванье сказали во всеуслышанье и не велели выходить на улицу и заглядывать в окна. При опахиванье, по сказам стариков, первый встречный и глянувший - колдун, который и наслал болезнь на скотину. Участники обхода бросались на встречного и зарубали топорами насмерть. В полночь старостина жена позвала дочь и собрала одиннадцать девок. Девки вытащили у кого-то с погреба соху, и дочь старосты запрягла с хомутом свою мать в соху. С пением и заговором все разделись наголо, и только жена старосты была укутана и увязана мешками. Глаза ее были закрыты, и, очерчивая на перекрестке круг, каждый раз ее спрашивали: - Видишь? - Нет, - глухо она отвечала. После обхода с сохой на селе болезнь приутихла и все понемногу угомонились. Но однажды утром в село прибежал с проломленной головой какой-то мужик и рассказал, что его избил помещик. - Только хотел орешину сорвать, - говорил он, - как подокрался и цапнул железной тростью. Мужики, сбежавшись, заволновались. - Кровь, подлец, нашу пьет! - кричали они, выдергивая колья. На кулижку выбежал дед Иен и стал звать мужиков на расправу. - Житья нет! - кричал он. - Так теперь и терпеть все!.. Собравшись ватагой с кольями, побежали на Пасик. Брань и ругань царапали притихший овраг Пасика. Помещик злобно схватил пистолет и побежал навстречу мужикам. - Моя собственность! - грозил он кулаком. - Права не имеете входить; и судом признано - моя!.. - Бей его! - крикнул дел Иен. - Ишь, мошенник, как клоп нажрался нашего сока! Пали, ребята, его! Он поднял булыжник и, размахнувшись, бросил в висок ему. Взмахнул руками и, как подкошенный, упал в овраг. - Бегим, бегим! - шумели мужики. - Кабы не увидали! По лесу зашлепал бег, и косматые ели замахали верхушками. На дне оврага, в осыпанной глине, лежал с мертвенными совиными глазами их ястреб. Руки крыльями раскинулись по траве, а голова была облеплена кровавой грязью. Филипп взял посох и пошел на Чухлинку погуторить со старостой. Он выкатился на бугор и стал спускаться к леску. Вдруг до него допрянул рассыпающийся топот и сдавленные голоса. "Лес воруют", - подумал он и побежал, что силы, вдогон. Топот смолк, и голоса проглотил шелест отточенных хвой. Он побежал дальше и удивился, что ни порубки, ни людей не видно. - Зря спугались, - пробасил неожиданно кто-то за его спиной. - Выходи, ребята, свой человек. Из кустов вышли с кольями мужики, и сзади, с разорванным рукавом рубахи, плелся дед Иен. - Молчи, не гуторь! - подошли все, окружив его. - Помещика укокошили. В овраге лежит. Филипп пожал плечами, и по спине его закололи булавки. - Как же теперь? - глухо открыл он губы и затеребил пальцами бороду. - Так теперь, - отозвался худощавый старик, похожий на Ивана Богослова. - Не гуторить, и все... Станут приставать - видом не видали. - Следы тогда надо скрыть, - заговорил Филипп. - Вместе итить не гоже. Кто-нибудь идите по Мельниковой дороге, с Афонина перекрестка, а кто - стежками, и своим показываться нельзя. Выдадут жены работников. - Знамо, лучше разбресться, - зашушукали голоса. - Теперь, небось, спохватились. По дороге вдруг раздался конский топот. Все бросились в кусты и застыли.
К помещику по Чухлинке прокатил на тройке пристав, после тяжбы с крестьянами он как-то скоро завязал дружбу с полицией и приглашал то исправника, то пристава в гости. Конюх стоял у ограды и, приподняв голову, видел, как к имению, клубя пыль, скакали лошади. Он поспешно скинул запорку, отворил ворота, снял, заранее приготовившись, шапку и стал ждать. Когда пристав подъехал, он поклонился ему до земли, но тот, как бы не замечая, отвернулся в сторону. - Где барин? - спросил он выбежавшую кухарку, расстилавшую ему ковер. - В Пасике, ваше благородие, - ответила она. - Послать или сами пойдете? - Сам схожу. - Борис Петрович! - крикнул он, выпятив живот и погромыхивая саблей. По оврагу прокатилось эхо, но ответа не последовало. В глаза ему бросилась ветка желтых крупных орехов, он протянул руку и, очистив от листьев, громко прищелкивая языком, клал на зуб. - Борис Петрович! - крикнул он опять и стал спускаться в овраг. Глаза его застыли, а поседелые волосы поднялись ершом. В овраге на осыпанной глине лежал Борис Петрович. Он кубарем скатился вниз и стал осматривать, поворачивая, труп. Рядом валялся со взведенным курком пистолет. - Горячий еще! - крикнул вслух. - Мужики проклятые, не кто иной, как мужичье! - Проехали, - свистнул чуть слышно Филипп, толкая соседа. - Трое, кажись, проскакали. Впереди всех без куртуза пристав. - Теперь, ребята, беги кто куды знает, поодиночке. Не то схватят, помилуй Бог. Выскочив на дорогу, шмыгая по кустам, стали добираться до села. Филипп проводил их глазами и пошел обратно к дому. У окна на скамейке рядом с Лимпиадой он увидел Карева и, поманув пальцем, подошел к нему. - Беда, Костя! - сказал он. - Могила живая. - Что такое? - Помещика убили. Карев затрясся, и на лбу его крупными каплями выступил пот. - Пристав поехал. - Пристав, - протянул Карев и бросился бежать на Чухлинку. Лимпиада почуяла, как упало ее сердце; она соскочила со скамьи и бросилась за ним вдогон. - Куда, куда ты? - замахал переломленным посохом Филипп и, приставив к глазам от солнечного блеска руку, стал всматриваться на догонявшую Карева Лимпиаду. - Вот сумасшедшие-то! - ворчал он, сердито громыхая щеколдой. - Видно, нарваться хотят. Пристав, запалив лошадь, прискакал с работниками прямо под окно старосты. - Живо сход, живо! - закричал он. - Ах вы, оглоеды, проклятые убийцы, разбойники! Десятские бегом пустились стучать под окна. - А... пришли! - кричал он на собравшуюся сходку. - Пришли, живодеры ползучие!.. Живо сознавайтесь, кто убил барина? В Сибирь вас всех сгоню, в остроге сгною сукиных детей! Сознавайтесь! Мужики растерянно моргали глазами и не знали, что сказать. - А... не сознаетесь, нехристи! - скрипел он зубами. - Пасик у вас отняли... Пиши протокол на всех! - крикнул он уряднику. - Завтра же пришлю казаков... Я вам покажу! - тряс он кулаком в воздухе. Из кучки вылез дед Иен и, вынув табакерку, сунул щепоть в ноздрю. - Понюхай, моя родная, - произнес он вслух. - Может, боле не придется. - Ты чего так шумишь, - подошел он, пристально глядя на пристава. - У тебя еще матерно молоко на губах не обсохло ругаться по матушке-то. Ты чередом говори с неповинными людьми, а не собачься. Ишь ты тоже, какой липоед! - Тебе что надо? - гаркнул на него урядник. - Ничего мне не надо, - усмехнулся дед. - Я говорю, что я убил его и никого со мной не было.