Покосилась изба Анисима под ветрами, погнулся и сам старый Анисим. Не вернулся Костя с охоты, а после Пасхи пришло письмо от Вихлюйского стрелка. Почуял старый Анисим, что неладное принесло это письмо, еще не распечатывая. "Посылаю свое почтение Анисиму Панкратьеву, я знал хорошо твоего сына и спяшу с скорбью поведать, что о второй день Пасхи он переправлялся через реку и попал в полынью. На льду осталась его шапка с адристом, а его, как ни тыкали баграми, не нашли". Жена Анисима слегла в постель и, прохворав полторы недели, совсем одряхлела. Анна с бледной покорностью думала, что Костя покончил с собой нарочно, но отпихивала эту думу и боялась ее. Степан прилип к ней, и смерть Кости его больше обрадовала, чем опечалила. Старушка-мать на Миколу пошла к обедне и заказала попу сорокоуст. Вечером на дом пришел дьякон и отслужил панихиду. - Мать скорбящая, - молился Анисим, - не отступись от меня. В седых волосах его зеленела вбившаяся трава и пестиками щекотала шею. Анисим махал над шеей рукой и думал, что его кусает муха. - Жалко, жалко, - мотал рыжей бородой дьякон, - только женили и на, поди, какой грех. - Стало быть, Богу угодно так, - грустно и тихо говорил Анисим, с покорностью принимая свое горе. - Видно, на роду ему было написано. От судьбы, говорится, на коне не ускачешь. Запечалилась Наталья по сыну. Не спалось ей, не елось. - Пусти меня, Анисим, - сказала она мужу. - Нет моей мочи дома сидеть. Пойду по монастырям православным поминать новопреставленного Константина. Отпустил Анисим Наталью и пятерку на гайтан привязал. "Тоскует Наталья, - думал он, - не успокоить ей своей души. Пожалуй, помрет дома-то". Помаленьку стала собираться. Затыкала в стенку веретена свои, скомкала шерсть на кудели и привесила с донцем у бруса. Пусть, мол, как уйду, поминают. Утром, в Петровское заговенье, она истопила печь, насушила жаровню сухарей и связала их в холщовую сумочку. Анна помогала ей и заботливо совала в узел, что могло понадобиться. В обеды старуха гаркнула рубившему дрова Анисиму, присела на лавку и со слезами упала перед иконами на колени. От печи пахло поджаренными пирогами, на загнетке котенок тихонько звенел заслоном. - Прости Христа ради, - обняла она за шею Анисима. - Не знаю, ворочусь ли я. Анисим, скомкав шапку, утирал заголубевшую на щеке слезу. - А ты все-таки того... - ласково обернулся к ней. - Помирать-то домой приходи. Наталья, крестясь, подвязала сумочку и взяла камышовый костыль. - Анна, - позвала он бледную сноху, - поди, я тебя благословлю. Анна вышла и, падая в ноги, зарукавником прикрыла опухшие глаза. - Господь тебя благословит. Пройдет сорокоуст, можешь замуж итить... Живи хорошенько. - Пойдем, - крикнула она Анисиму, - за околицу проводить надо. Анна надела коротайку и тихо побрела, поддерживая ей сумку, к полю. - А ты нет-нет и вестку пришли, - тягуче шептал Анисим, - оно и нам веселей станет. А то ведь одни мы... Тихо, тихо... В смолкших травах чудилось светлое успокоение... Пошла, оборачиваясь назад, и, приостановившись, махала костылем, чтобы домой шли. От сердца как будто камень отвалился. С спокойной радостью взглянула в небо и, шамкая, прошептала: - Мати Дево, все принимаю на стези моей, пошли мне с благодатной верой покров твой. Анисим стоял с покрытой головой и, закрываясь от солнца, смотрел на дорогу. Наталья утонула в лоску, вышла на бугор и сплелась с космами рощи; он еще смотрел, и застывшие глаза слезились. - Пойдем, папаша, - дернула его за рукав Анна. - Теперь не воротишь ведь. Шли молча, но ясно понимали, что печаль их связала в один узел. - Не надо мне теперь землю, - говорил он, безнадежно оглядывая арендованное поле. - Затянет она меня и тебя разорит. Ты молодая еще, жить придется. Без приданого-то за вдовой не погонятся, а так весь век не проживешь, выходить все равно придется. - Тебе видней, - отвечала Анна. - Знамо, теперь нам мускорно. Покорился Анисим опутавшей его участи. Ничего не спихнул со своих ссутуленных плеч. Залез только он ранее срока на печь и, свесив голову, как последней тайны, ждал конца.
---
Анна позвала Степана посмотреть выколосившуюся рожь. Степан взял назубренный серп и, заломив картуз, пошел за Анной. - Что ты думаешь делать? - спросила она его. - Не знаю, - тихо качнул головою и застегнул ослаблый ремень. - Я тоже не знаю, - сказала она и поникла головою. Вошла в межу, и босые ноги ее утонули в мягкой резеде. - Хорош урожай, - сказал, срывая колос, Степан. - По соку видно, вишь, как пенится. Анна протянула руку за синим васильком и, поскользнувшись с межи, потонула, окутанная рожью. - Ищи, - крикнула она Степану и поползла в соседнюю долю. - Где ты? - улыбаясь, подымался Степан. - Ау, - звенел ее грудной голос. - Вот возьму и вырву твои глаза, - улыбался он, посадив ее на колени. - Вырву и к сердцу приколю. Они синей васильков у тебя. - Не мели зря, - зажимала она ему ладонью губы. - Ведь я ослепну тогда. - А я тебя водить стану, - отслонял он ее руку, - сумочку надену, подожочек вытешу, поводырем пойду стучать под окна: подайте, мол, Аннушке горькой, которая сидела тридцать три года над мертвым возлюбленным и выплакала оченьки. Вечером к дому Анисима прискакал без фуражки верховик и, бросив поводья, без привязи, вбежал в хату. - Степан, - крикнул он с порога, - скорей, мать помирает! Степан надел картуз и выбежал в сени. - Погоди, - крикнул он, - сейчас обратаю. Лошади пылили и брызгали пенным потом. Когда они прискакали в село, то увидели, что у избы стояла попова таратайка. В избе пахло воском, копотливой гарью и кадильным ладаном. Акулина лежала на передней лавке. Глаза ее, как вшитая в ложбинки вода, тропыхались. Степан перекрестился и подошел к матери. Родные стояли молча и плакали. - Степан, - прохрипела она, - не бросай Мишку... Желтая свечка задрожала в ее руках и упала на саван. Одна осталась Анна. Анисим слез с печи, надел старую хламиду и поплелся на сход. Она оперлась на подоконник и задумалась. Слышно, как тоненько взвенивала осокой река и где-то наянно бухал бучень. "Одна, совсем одна, - вихрились в голове ее думы, - свекор в могилу глядит, а у Степана своя семья, его так и тянет туда. Теперь, как померла мать, жениться будет и дома останется. Может быть, остался бы, если не Мишка... Подросток, припадочный... ему без Степана живая могила. Бог с ним, - гадала она, - пускай делает, как хочет". В душе ее было тихое смирение, она знала, что боль, которая бередит сердце, пройдет скоро, и все пойдет по новому руслу. К окну подошел столяр Епишка. От него пахло водкой и саламатой. - Ты, боярышня круглолицая, что призадумалась у окна? - Так, Епишка, - грустно улыбнулась она. - Невесело мне. - Али Иван-царевич покинул? - Все меня бросили... А может, и я покинула. - Не тужи, красавица! Прискачет твой суженый, недолго тебе томиться в терему затворчатом. - Жду, - тихо ответила она, - только, видно, серые волки его разорвали. - Не то, не то, моя зоренька, - перебил Епишка, - ворон живой воды не нашел.
---
Кис Анисим на печи, как квас старый, да взыграли дрожжи, кровь старая; подожгла она его старое тело, и не узнала Анна своего свекра. Ходил старик на богомолье к Сергию Троице, пришел оттолева и шапки не снял. - Вот что, - сказал он Анне, - нечего мне дома делать. Иди замуж, а я в монахи; не вернется наша бабка. Почуял я. Ушел старый Анисим, пришел в монастырь и подрясник надел. Возил воду, колол дрова и молился за Костю. - На старости спасаться пришел, - шамкал беззубый, седой игумен, - путево, путево, человече... В писании сказано: грядущего ко мне не изжену вон, - Бог видит душу-то. У него все мысли ее записаны. Анисим откидывал колун и, снимая с кудлатой головы скуфью, с благоговением чмокал жилистую руку игумена. По субботам он с богомолками отсылал Анне просфорочку и с потом выведенную писульку. "Любая сношенька, живи хорошенько, горюй помалу и зря не крушинься. Я молюсь за тебя Богу, дай тебе Он, Милосердный, силы и крепости. Житье мое доброе и во всем благословение Божьей Матери. Вчера мне приснилась Натальюшка. Она пришла ко мне в келью с закрытым лицом. Гадаю, не померла ли она... утиральник твой получил... спасибо... посылаю тебе артус, девятичиновную просфору, положи их на божницу и пей каждое утро со святой водой, это тебе хорошо и от всякого недуга пользительно". Анна радостно клала письмо за пазуху и ходила перечитывать по базарным дням к лавочнику Левке. По селу загуторили, что она от Степки забрюхатела.
Меню сайта
