Меню сайта
Яр. Повесть
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ВТОРАЯ
Анисим Карев загадал женить сына Костю на золовке своей племянницы.
Парню щелкнул двадцать шестой год, дома не хватало батрачки, да и жена
Анисима жаловалась на то, что ей одной скучно и довериться некому.
На Преображенье сосватали, а на Покров сыграли свадьбу.
Свадьба вышла в дождливую погоду; по селу, как кулага, сопела грязь и
голубели лужи.
После обедни к попу подъехала запряженная в колымагу пара сиваков.
Дымовитые гривы тряхнули обвешанными лентами, и из головней вылез
подвыпивший дружко.
Он вытащил из-под сена вязку кренделей, с прижаренной верхушкой лушник
и с четвертью вина окорок ветчины. Из сеней выбег попов работник, помог ему
нести и ввел в сдвохлую от телячьей вони кухню.
Из горницы, с завязанным на голове пучком, вышел поп, вынул берестяную
табакерку и запустил щепоть в расхлябанную ноздрю.
- Чи-их! - фыркнуло около печки, и с кособокой скамьи полетела куча
пыли.
- К твоей милости, - низко свесился дружко.
- Зубок привез?
- Привез.
Поп глянул на сочную, только вынутую из рассола ветчину и ткнул в
красниковую любовину пальцем.
- Хорошая.
Вошла кухарка и, схватив за горлышко четверть, понесла к открытому
подполью.
- Расколешь, - заботливо поддерживая донышко, крикнул работник.
- Небось, - выпятив отвислую грудь, ответила кухарка и, подоткнув
подол, с оголенными икрами полезла в подпол.
- Смачная! - лукаво мигнул работнику дружко и обернулся к попу:
- Так ты, батюшка, не мешкай.
В заслюделую дверь, спотыкаясь на пороге, ввалились грузной походкой
дьячок и дьякон.
- На колымагу! - замахал рукою дружко. - Выходит сейчас.
- На колымагу так на колымагу, - крякнул дьякон и, подбирая засусленный
подрясник, повернул обратно.
- Есть, - щелкнул дьячок под салазки.
- Опосля, опосля, - зашептал дружко.
- Чего опосля?..
С взбитой набок отерханной шапкой и обгрызанным по запяткам халатом,
завернув в ворот редкую белую бороденку, вышел поп.
- Едем.
Дьякон сидел на подостланной соломе и, свесив ноги, кшикал облепивших
колымагу кур.
Куры, с кудахтаньем и хлопая крыльями, падали наземь, а сердитый
огнеперый петух, нахохлившись, кричал на дьякона и топорщил клювом.
- Ишь ты, какой сурьезный, - говорил, шепелявя, дьякон, - в засычку все
норовишь не хуже попа нашего, того и гляди в космы вцепишься.
Батюшка облокотился на дьячка и сел подле дьякона.
- Ты больно широко раздвинулся, - заметил он ему.
Дьякон сполз совсем на грядку, прицепил за дышло ноги и мысленно
ругался: "Как петух, черт сивый!"
- Эй, матушка, - крикнул дружко на коренного, но колесо зацепило за
вбитый кол. - Н-но, дьявол! - рванул он крепко вожжи, и лошади, кидая грязь,
забрякали подковами.
- А ты, пожалуй, нарочно уселся так, - обернулся поп опять к дьякону, -
грязь-то вся мне в лицо норовит.
- Это, батюшка, Бог шельму карает, - огрызнулся дьякон, но,
повернувшись на грядке, полетел кубарем в грязь.
- Тпру, тпру! - кричал взбудораженный дружко и хлестанул остановившихся
лошадей кнутовищем.
Лошади рванули, но уже не останавливались.
Подъехав к крыльцу, дружко суматошно ссадил хохотавшего с дьячком попа
и повернул за дьяконом.
Дьякон, склонясь над лужей, замывал грязный подрясник.
- Не тпрукай, дурак, когда лошади стали, - искоса поглядел на
растерявшегося дружка и сел на взбитую солому.
Молодых вывели с иконами и рассадили по телегам. Жених поехал с попом,
а невеста - с крестной матерью.
Впереди, обвязанные накрест рушниками, скакали верховые, а позади с
приданными сундуками гремели несправленные дроги.
Перед церковью на дорогу выбежала толпа мужиков и, протянув на весу
жердь, загородила дорогу.
Сваха вынесла четверть с водкой и, наливая бражный стакан,
приговаривала:
- Пей, гусь, да пути не мочи.
Выпившие мужики оттащили жердь в канаву и с криком стали бросать вверх
шапки.
Дьячок сидел с дьяконом и косился - как сваха, не заткнув пробки,
болтала пузырившееся вино.
Из калитки церковной ограды вышел сторож и, отодвигая засов, отворил
ворота. Поп слез и, подведя жениха к невесте, сжал их правые руки.
Около налоя краснел расстеленный полушалок, и коптело пламя налепок.
Не в охоту Косте было жениться, да не захотелось огорчать отца.
По селу давненько шушукали, что он присватался к вдове-соседке.
Слухи огорчали мать, а обозленный отец называл его ёрником!
- Женится - переменится, - говорил Анисиму уважительный кум. - Я сам
такой смолоду олахарь был.
Молодайка оказалась приглядная; после загула свекровь показала ей все
свое имущество и отдала сарайные ключи.
Костя как-то мало смотрел на жену. Он только узнал, что ходившие о
невесте слухи оправдались.
До замужества Анна спуталась со своим работником.
Сперва в утайку заговаривали, что она ходит к нему на сеновал, а потом
говор пошел чуть не открыто.
Костя ничего не сказал жене. Не захотелось опечалить мать и укорить
отца, да и потом ему самое Анну сделалось жалко. Слабая такая, в одной
сорочке стояла она перед ним. На длинные ресницы падали густые каштановые
волосы, а в голубых глазах светилась затаенная боль.
Вечерами Костя от скуки ходил с ребятами на улицу и играл на тальянке.
Отец ворчал, а жена кротко отпирала ему дверь.
В безмолвной кротости есть зачатки бури, которая загорается слабым
пламенем и свивается в огненное половодье.
Анна полюбила Костю, но любовь эта скоро погасла и перешла в женскую
ласку; она не упрекала его за то, что он пропадал целыми ночами, и даже
иногда сама посылала.
Там, где отперты двери и где нет засовов, воры не воруют.
Но бывает так, что постучится запоздалый путник и, пригретый, забывает,
что он пришел на минуту, и остается навсегда.
Анисим вздумал арендовать у соседнего помещика землю. Денег у него не
было, но он думал сперва занять, а потом перевернуться на обмолоте.
На Рождество пришел к нему из деревни Кудашева молодой парень, годов
двадцати, и согласился на найм.
Костя пропал где-то целую неделю на охоте, и от знакомых стрелков о нем
не было слуху.
Анна с батраком ходила в ригу и в два цепа молотили овес.
Парень ударял резко, колос перебивался пополам, а зерна с визгом
впивались в разбросанную солому.
После хрестца он вынимал баночку и, завернув накосо бумажку, насыпал в
нее, как опилки, чистую полукрупку.
Анна любовалась на его вихрастые кудри, и она чувствовала, как мягко бы
щекотали его пуховитые усы губы.
Парень тоже засматривал ей в глаза и, улыбаясь, стряхивал пепел.
- Ну, давай, Степан, еще хрестец обмолотим, - говорила она и, закинув
за подмышки зарукавник, развязывала снопы.
Незаметно они сблизились. Садились рядышком и говорили, сколько можно
вымолотить из копны.
Степан иногда хватал ее за груди и, щекоча, валил на солому. Она не
отпихивала его. Ей было приятно, как загрубелые и скользкие от цепа руки
твердо катились по ее телу.
Однажды, когда Костя вернулся и уехал на базар, он повалил ее в чан и
горячими губами коснулся щеки. Она обняла его за голову, и пальцы ее утонули
в мягких кудрях...
Вечером на масленицу Костя ушел в корогод и запевал с бабами песни;
Анна вышла в сени, а Степан, почистив кирпичом уздечку, перевязал поводья и
вынес в клеть.
На улице громко рассыпались прибаски и слышно, как под окнами хрустел
снег. Анисим с бабкой уехал к куму в гости, а оставшийся саврасый жевал в
кошелке овес.
Анна, кутаясь в шаль, стояла, склонясь грудью на перила крыльца.
Степан повесил уздечку и вышел на крыльцо. Он неслышно подокрался и
закрыл ей ладонями глаза.
Анна обернулась и отвела его руки.
- Пойдем, - покраснев, как бы выплеснула она слово и закрылась
рукавом...
---
В избу вошел с веселой улыбкой Костя.
Степан, побледнев, выбежал в сени, а Анна, рыдая, закопала судорожно
вздрагивающие губы в подушку.
Костя сел на лавку и закачал ногами; теперь еще ясней показалось ему
все.
Он обернулся к окну и, поманув стоявшего у ветлы Степана, вышел в сени.
- Ничего, Степан, не бойся, - подошел он к нему и умильно потрепал за
подбородок, - ты парень хороший...
Степан недоверчиво вздрагивал. Ему казалось, что ласкающие его руки
ищут место для намыленной петли.
- Я ничего, Степан... стариков только опасайся... ты, может быть,
думаешь, я сержусь? Нет!.. Оденься и пойдем посидим в шинке.
Степан вошел в избу и, не глядя на Анну, вытащил у нее из-под головы
нанковый казакин.
Нахлобучил стогом барашковую шапку и хлопнул дверью.
Вечером за ужином Анна видела, как Костя весело перемаргивался с
Степаном. На душе у нее сделалось легче, и она опять почувствовала, что
любит только одного Костю.
Заметил Анисим, что Костя что-то тоскует, и жене сказал. Мать заботливо
пытала, уж не с женой ли, мол, вышел разлад, но Костя, только махнув рукой,
грустно улыбался.
Он как-то особенно нежен стал к жене.
На прощеный день она ходила на реку за водой и, поскользнувшись на
льду, упала в конурку.
Домой ее привезли на санях, сарафан был скороблен ледяным застывом.
Ночью с ней сделался жар, он мочил ее красный полушалок и прикладывал к
голове.
Анна брала его руку и прижимала к губам. Ей легко было, когда он
склонялся к ней и слушал, как билось ее сердце.
- Ничего, - говорил он спокойно и ласково. - Завтра к вечеру все, как
рукой, снимет.
Анна смотрела, и из глаз ее капали слезы.
---
На первой неделе поста Костя причастился и стал собираться на охоту.
В кошель он воткнул кожаные сапоги, онучи, пороховницу и сухарей, а
Анна сунула ему рушник.
Достал висевший на гвоздике у бруса обмотанный паутиной картуз и
зазязал рушником.
Опешила, но спросить не посмела. После чая он сел под иконы и позвал
отца с матерью.
Анна присела с краю.
- Благословите меня, - сказал он, нагнувши голову, и подпер локтем
бледное красивое лицо. Отец достал с божницы икону Миколы Чудотворца. Костя
вылез и упал ему в ноги. В глазах его колыхалась мутная грусть.
Связав пожитки, передернул кошель за плечи и нахлобучил шапку.
- К Страстной вертайся, - сказал отец и, взяв клин, начал справлять
топорище.
Покрестился, обнял мать и вышел с Анной наружу. Дул ветер, играла
поземка, и снег звенел.
Костя взял Анну за руку и зашагал по кустарниковому подгорью.
Анна шла, наклонив голову, и захлестывала от ветра каратайку.
У озера, где начинался лес, остановился и встряхнул кошелем.
Хвои шумели.
- Ну, прощай, Анна! - проговорил тихо и кротко. - Не обижай стариков, -
немного задумался и гладил ее щеку.
- Совсем я...
Анна хотела крикнуть и броситься ему на шею, но, глянув сквозь
брызгавшие слезы, увидела, что он был уж на другом конце оврага.
- Костя! - гаркнула она. - Вернись!
- Ись... - ответило в стихшем ветре эхо.