Меню сайта
Яр. Повесть
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Откулева-то выползло на востоке черное пятнышко и, закружившись, начало
свертываться в большой моток.
По яру дохнувший ветерок трепыхнул листочки кленов, и вдогон зашептал
вихорь.
Шнырявшая в сединах осины синица соскользнула с ветки и, расплескав
крылышки, упала в синь.
Карев сидел у плеса и слушал, как шумели вербы.
Волосы его трепались, и в них впутывалась мягкая сыпучая мшанина.
Он чувствовал на щеках своих брызги с плеса, и водяное кружево кидало в
него оборванные клочья.
Сердце его кружилось с вихрем, думал, как легко бы и привольно слиться
с грозою и унестись далеко-далеко, так далеко, чтобы потерять себя.
Яр зашумел, закачался, и застонала земля.
Протягивая к ветру руки навстречу, побежал, как ворон, к сторожке.
"Не шуми, мати зеленая дубравушка, дай подумать, погадать". Упал на
траву. "Что ты не видел там, у околицы, чего ждешь? - шептал ему какой-то
тайный голос. - В ожиданьях только погибель; или силы у тебя не хватает
подняться и унестись отсюда, как вихорь?"
"Нет, все не то, - подумал он. - Это на бред похоже. Надо связать себя,
заставить или сильней натянуть нить с початка кудели, или уж оборвать".
Яр шумел...
Черная навись брызнула дождем, и капли застучали, как дробь, по широким
листьям лопушника.
Карев встал и, открыв рот, стал ловить дождь губами.
С бородки его, как веретено, сучилась холодноватая струйка, шел босиком
по грязи, махал сапогами и осыпал с зеленых пахучих кустов бисер.
В прорванных тучах качалось солнце, и по дороге голубели лужи.
С околицы выбежала Лимпиада и зазвенела серебряным смехом.
Она была мокрая, и с косы ее капала роса.
- Дождь фартуком собирала, - сказала она и, приподнявшись на цыпочки,
подставила ему алые губы.
Карев повесил перед солнцем на колья сапоги и стал отряхать с мокрых
штанов грязь.
- Иди, замою... Филиппа нет, - обняла его за плечи. - Тес пилит.
Обмыл ноги и, сжав горсть, плеснул на нее. По щекам ее с черными
мушками грязи покатилась вода, она подбежала к луже, хотела брызнуть ногой,
но, поскользнувшись, упала.
Поднял и со смехом понес на крыльцо.
Лимпиада стирала рукавом рубахи грязь и, закрасневшись, качала ногами.
- Костя, - пристиснула она его голову, - милый, не уходи. Как
хорошо-то!
Навстречу, повиливая хвостом, выбежал с веселым лаем Чукан и, оскаливая
зубы, ловил мотавшийся на ноге Лимпиады башмак.
К вечеру в сторожку вернулся Филипп и стал рассказывать, как били деда
Иена в холодной.
- В остроге сидит, сердешный, - говорил он. - Скоро, наверно, погонят.
- Жалко, - вздыхала Лимпиада, - хороший мужик был.
Прояснившееся небо опять заволоклось тучами, и сверкавшая молния
клевала космы сосен.
Филипп чиркнул спичку и, подлезая под божницу, засветил лампадку.
В дверь кто-то заскребся; Лимпиада отворила и увидела кошку.
- Милая, - нежно протянула руки, - где ты пропадала? Я давно уж не
сержусь на тебя.
Посадила на колени, стала гладить.
Облезлые волосы спадали на сарафан и белели, как нитки.
Кошка пучила глаза и, мурлыча, сама гладилась об ее руки.
---
- Ты убил... - покосился с пеной у рта пристав, - ты убил...
- Я, - отозвался дед Иен. - Говорю, что я.
- Связать его! - крикнул он мужикам. - Да с понятыми в холодную
отправить.
Дед Иен сам протянул руки и заложил их назад.
- Вяжи покрепче, Петро, - сказал он мужику, - а то левая рука выскочит.
- Ладно, - мотнул головой Петро, - ты больно-то не горячись, мы ведь
для близиру.
Спотыкаясь, пошел вперед, и на губах его застыла светлая улыбка.
Пристав толкнул его на крыльцо "холодной" и ударил по голове тростью.
По щеке зазмеилась полоска крови.
- Эй, - крикнул грозно Петро, - ты что делаешь! - и, схватив
замахнувшуюся трость, сломал о худощавое колено пополам.
- Ты не хрундучи! - затопал пристав. - Я тебя, сукин сын, в остроге
сгною!
- Видал?.. - показал ему кулак Петро. - Мы такую шваль-то видывали.
- Молчать, - крикнул, покраснев, как вареный рак, и ударил его по щеке.
Петро размахнулся, и кулак его попал прямо в глаз приставу.
Покачнулся и упал с крыльца в грязь. Над бровью вскочила набухшая
шишка, и заплывший глаз сверкнул, как кровяное пятно.
- Ой, караул! - закричал он и, поднявшись на корточки, побежал к
Пасику.
- Ну, дед, сиди, - сказал Петро, - а я теперь скроюсь, а то, пожалуй,
найдут, по обличию узнают.
- Прощай, Петро, - обернулся дед, подавая развязать руки. - Мне теперь,
видно, капут - дух вон и лапти кверху.
- Прощай, дед. Спасибо тебе за все доброе, век не забуду, как ты
выручил меня в Питере.
- Помнишь?
- Не забуду.
Обнявшись, с кроткой печалью сняли шапки и расстались.
- Жалко, - ворчал Петро, - таких и людей немного остается.
Дед Иен велел сторожу открыть дверцу "холодной" и, присев на скамейку,
стал перевертывать онучи.
- Бабка-то теперича у кого твоя останется? - болезно гуторил сторож.
- Э, родной, об этом тужить неча, общество знает свое дело. Не помрет с
голоду.
- Так-то так, а как постареет, кто ходить за ней станет?
- Найдутся добрые люди, касатик. Не все ведь такие хамлеты.
Говор смолк. Слышно было, как скреблась за переборкой мышь. В
запаутинившееся окно билась бабочка.
Наутро к селу с гудом рожков подъехали стражники. В руках их были плети
и свистки.
Впереди ехал исправник и забинтованный пристав. Подъехали к окну
старосты, собрали народ и стали читать протокол.
"Мы обязываем крестьян села Чухлинки выдать нам провожатого при аресте
крестьянина Иена Иеновича Кавелина, - громко и раздельно произнес исправник.
- В противном случае общество понесет наказание за укрывательство".
- На вас креста нет, - зашумели мужики. - Неужели мы будем смотреть,
кого кто-либо из вас посылает с каким поручением. Гляди на нас, - обернулись
все лицами к приставу, - узнавай, кого посылал вчера.
- Мошенники, - кричал пристав, - мы вас на поселение сошлем!
- Куды хошь ссылай, нам все одно. Кому Сибирь, а нам мать родная.
Деда Иена привели на допрос под конвоем.
- Так ты заявляешь, Кавелин, что совершил убийство без посторонних?
- Да.
- В какую пору дня вы его убили?
- В полдень.
- Имеешь ли оправдания, при каких обстоятельствах совершилось убийство?
- Все имеем, - закричали мужики.
- Молчать! - застучал кулаком исправник.
- Вам известно, - сказал дед Иен, - болей я говорить не стану.
- Тридцать горячих ему! - закричал пристав и, вынув зеркало, поглядел
на распухшую, с кровоподтеками губу.
Два стражника повалили его на землю и, расстегнув портки, навалились на
ноги и плечи.
Взмахнула плеть, и по старому, желтому телу вырезалась кровяная полоса.
- Кровопийцы! - кричали мужики, налезая на стражников и выламывая
колья.
- Прошу не буянить, - обратился исправник. - Староста, вы должны
подчинить их порядку. Остановите.
- Братцы, - крикнул староста, - все равно ничего не поделаешь.
Угомонитесь на минутку.
- Ишь, какой братец заявился, - крикнул кто-то. - Сказали ему, а он и
рад стараться.
Деда Иена подняли и развязали руки. Дрожа и путаясь руками, он стал
застегивать портки.
- Прощайте, братцы, - кричал он, снимая шапку, - больше не свидимся.
- Прощай, - как стон, протянули мужики и с поникшими головами смотрели,
как два стражника, посадив его на телегу, повезли в город.
Карев, прощаясь, сунул в руку деду пачку денег.
- Возьми обратно, - крикнул стражник. - Не полагается. Опосля суда...
Лимпиада стояла на колымаге и, закрывшись руками, вздрагивала от
рыданий.
- Поедем, - сказал он ей, когда стражники скрылись за селом.
- Едем, - сказала она и, дернув вожжи, поворотила лошадь на проулки.
День заутренне гудел, и с бора несся неугомонный шум.
- Ну и изверги! - говорил Карев. - В глазах хватают за горло, кровь
сосать.
По дороге летели звенящие паутинки и пряжей обвивали космы верб.
- Н-но, родная, - потрагивал Карев вожжами. - Тут, чай, за спуском
недалече.
- Ну, как же ты думаешь? - спросил, обернувшись, заглядывая Лимпиаде в
глаза. - Ведь ждать, кроме плохого, ничего не дождешься.
Лимпиада молчала, и ей как-то сделалось холодно от этого вопроса. Она
сжалась комочком и привалилась к головням.
- Какое бесцветное небо, - сказала она после долгого молчания. - Опять
гроза будет.