Меню сайта
Яр. Повесть
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Карев лежал на траве и кусал тонкие усики чемерики.
Рядом высвистывал перепел и кулюкали кузнечики.
Солнце кропило горячими каплями, и по лицу его от хворостинника прыгали
зайчики.
Откуда-то выбежал сельский дурачок и, погоняя хворостинного коня,
помчал к лесу.
Приподняв картуз, Карев побрел за ним.
Был-праздник, мужики с покоса уехали домой, и на недометанные стога с
криком садились галки.
Около чащи с зарябившегося озера слетели утки и, со свистом на полете,
упали в кугу.
Дурачок сидел над озером и болтал ногами воду.
- Пей, - нукал он свою палку, - волк пришел, чуешь - пахнет?
- Поди сюда, - поманул он пальцем Карева. Отряхивая с лица накусанную
траву, Карев подошел и снял фуражку.
- Ты поп? - бросил он ему, сверкая глазами.
- Нет, - ответил Карев, - я мельник.
- Когда пришел? - замахал он раздробленной палкой по траве.
- Давеча.
- Дурак.
Красные губы подернулись пьяникой, а подбородок задергал скулами.
- Разве есть давеча? Когда никогда - нонче.
- Дурак, - крикнул он, злобно вытаскивая затиснутую палку, и, сунув ее
меж ног, поскакал на гору.
- Отгадай загадку, - гаркнул он, взбираясь на верхушку. - За белой
березой живет тарарай.
- Эх, мужик-то какой был! - сказал, проезжая верхом, старик. -
Рехнулся, сердечный, с думы, бают, запутался. Вот и орет про нонче. Дотошный
был. Все пытал, как земля устроена...
"Это, грил, враки, что Бог на небе живет".
Попортился. А може, и Бог отнял разум: не лезь, дескать, куды не
годится тебе.
Озорной, кормилец, народ стал. Книжки стал читать, а уже эти книжки -
сохе пожар. Мы, бывало-ча, за меру картошки к дьячку ходили аз-буки узнать,
а болей не моги.
Ин, можа, и к лучшему, только про Бога и шамкать не надо.
Желтой шалью махали облака, и тихо-тихо таял, замирая, чей-то
напевающий голос:
Догорай, моя лучина, догорю с тобой и я.
С Горки шли купаться на бочаг женихи, и, разводя ливенку на елецкую
игру, гармонист и попутники кружились, выплясывая казачка.
Кто-то, махая мотней, нес, сгорбившись, просмоленный бредень и,
спотыкаясь, звенел ведром.
На скошенной луговине, у маленького высыхающего озера, кружились с
карканьем вороны и плакали цыбицы.
Карев взял палку и побежал, пугая ворон, к озерку. На дне желтела
глина, и в осоке, сбившись в кучу, копошились жирные, с утиными носами,
щуки.
"Ух, сколько!" - ужахнулся он про себя и стал раздеваться.
Разувшись, он снял подштанники, а концы завязал узлом.
Подошел к траве и, хватая рыбу, стал кидать в них.
Щуки бились, и надутые половинки означались, как обрубленные ноги.
- Вот и уха, - крякнул он, - да тут, кажется, лини катаются еще.
---
Не спалось в эту ночь Кареву.
"Неужели я не вернусь?" - удивлялся он на себя, а какой-то голос так и
пошептывал: "Вернись, там ждут, а ты обманул их". - Перед ним встала кроткая
и слабая перед жизнью Анна.
"Нет, - подумал он, - не вернусь. Не надо подчиняться чужой воле и ради
других калечить себя. Делать жисть надо, - кружилось в его голове, - так
делать, как делаешь слеги к колымаге".
Перед ним встал с горькой улыбкой Аксютка. "Так я хвастал..." -
кольнула его предсмертная исповедь.
Ему вспоминался намеднишний вечер, как дед Иен переносил с своего
костра плахи к ихнему огню, костер завился сильней и обгоревшие полена
дольше, как он заметил, держали огонь и тепло.
Из соседней копны послышался кашель и сдавленный испугом голос.
- Горим, - крикнул, почесываясь, парень, - пожар!
Карев обернулся на шалаш, и в глаза ударило пламя с поселка Чухлинки.
Бешено поднялся гвалт. Оставшиеся мужики погнали лошадей на село.
- Эй, э-эй! - прокатилось. - Вставай тушить!
К шалашу подъехал верхом Ваньчок. - Филипп! - гаркнул он над дверью. -
Ай уехали?
- Кистинтин здесь. - Прошамкал, зевая, дед Иен. - Что горит-то?
- Попы горят, - кинул Ваньчок. - Разве не мекаешь по кулижке?
- Ано словно и так, да слеп я, родной, стал, плохо уж верю глазам.
- Ты что, разве с пожара? - спросил Карев, приподнимая, здороваясь,
картуз.
- Там был, из леса опять черт носил, целый пятерик срубили в покос-то.
- Кто же?
- Да, бают, помещик возил с работниками, ходили обыскивать. А разве
сыщешь... он сам семь волков съел. Проведет и выведет... На сколько душ
косите-то, - перебил разговор он, - на семь или на шесть?
- На семь с половиной, - ответил Карев. - Да тут, кажется, Белоборку
наша выть купила.
- Ого, - протянул Ваньчок, - попаритесь; Липка-то, чай, все за ребятами
хлыщет, - потянул он, разглаживая бороду.
- Не вижу, - засмеялся Карев. - Плясать вот - все время пляшет.
- Играет, - кивнул Ваньчок. - Как кобыла молодая.
Пахло рассветом, клубилась морока, и заря дула огненным ветерком.
- Чайничек бы догадался поставить, - обернулся он, слезая с лошади.
- Ано на зорьке как смачно выйдет: чай-то, что мак, запахнет.
---
Филипп положил в грядки сенца и тронулся в Чухлинку. Нужно было
закупить муки и пшена.
Он ехал не по дороге, а выкошенной равниной.
Труском подъехал к перевозу и стал в очередь.
Мужики, столпившись около коровьих загонов на корточках, разговаривали
о чем-то и курили.
Вдруг от реки пронзительно каркнул захлебывающийся голос: "Помогите!"
Мужики опрометью кинулись бегом к мосту и на середке реки увидели две
барахтающиеся головы.
Кружилась корова и на шее ее прилипший одной рукой человек.
- Спасайте, - крикнул кто-то, - чего ж глазеть-то будем! - Но, как
нарочно, в подводе ни одной не было лодки.
Перевозчик спокойно отливал лейкой воду и чадил, вытираясь розовым
рукавом, трубкой.
Филипп скинул с себя одежу и телешом бросился на мост.
Он подумал, что они постряли на канате, и потряс им.
Но заметить было нельзя; их головы уже тыкались в воду.
Легким взмахом рук он пересек бурлившую по крутояру струю и подплыл к
утопающим; мужик бледно-мертвенно откидывал голову, и губы его ловили
воздух.
Он осторожно подплыл к нему и поднял, поддерживая правой рукой за
живот, а левой замахал, плоско откидывая ладонь, чтобы удержаться на воде.
Корова поднялась и, фыркнув ноздрями, поплыла обратно к селу.
Шум заставил обернуться перевозчика, и он, бросив лейку, побежал к
челну.
Филипп чуял, как под ложечкой у него словно скреблась мышь и шевелила
усиками.
Он задыхался, быстрина сносила его, кружа, все дальше и дальше под
исток.
---
Тихий гуд от воды оглушился криками, и выскочившая на берег корова
задрала хвост, вскачь бросилась бежать на гору.
Невод потащили, и суматошно все тыкались посмотреть... Тут ли?
Белое тело Филиппа скользнуло по крылу невода и слабо закачалось.
- Батюшки, - крикнул перевозчик, - мертвые!
Как подстреленного сыча, Филиппа вытащили с косоруким на дно лодки и
понеслись к берегу.
На берегу, засучив подолы, хныкали бабы и, заламывая руки, тянулись к
подплывающей лодке.
В лодке, на беспорядочно собранном неводе, лежали два утопленника.
С горы кто-то бежал, размахивая скатертью, и, все время спотыкаясь,
летел кубарем.
- Откачивай, откачивай! - кричали бабы и, разделившись на две кучи,
взяв утопленников за руки и ноги, высоко ими размахивали.
Какой-то мужик колотил Филиппа колом по пятке и норовил скопырнуть ее.
- Что ты, родимец те сломай, уродуешь его, - подбежала какая-то баба. -
Дакось я те стану ковырять морду-то!
- Уйди, сука, - замахнулся мужик кулаком. - Сам знаю, что делаю.
Он поднял палку еще выше и ударил с силой по ляжкам.
Из носа Филиппа хлынула кровь.
- Жив, жив! - замахали сильней еще бабы и стали бить кругом ладошами.
- Что, стерва, - обернулся мужик на подстревшую к нему бабу, - каб не
палка-то, и живому не быть! Измусолить тебя надыть.
- А за что?
- Не лезь куда не следует.
Филипп вдруг встал и, кашлянув, стал отплевываться.
- Рубахи? - обернулся он к мужику.
- Там они, не привозили еще.
Жена перевозчика выбежала с бутылкой вина и куском жареной телятины.
- Пей, - поднесла она, наливая кружку Филиппу. - Уходился, ин лучше
станет.
Филипп дрожащими руками прислонил кружку к губам и стал тянуть.
Бабы, ободренные тем, что одного откачали, начали тоже колотить
косорукого палкой.
Филипп телешом стал, покачиваясь, в сторонку и попросил мужика
закурить.
Мимо, болезно взглядывая, проходили девки и бабы.
- Прикрой свои хундры-мундры-то, - подошла к нему сгорбившаяся
старушонка и подала свою шаль.
Его трясло, и солнцепек, обжигая спину, лихорадил, но выпитая водка
прокаливала застывшую кровь, горячила.
С подтянутого парома выбегли приехавшие с той стороны, и плечистый
парень подал ему рубахи.
С шумом в голове стал натягивать на себя подштанники и никак не мог
попасть ногой.
- Ничего, ничего, - говорил, поддерживая его, мужик, - к вечеру все
пройдет.
Народ радостно заволновался: косорукий вдруг откинул голову и стал с
кровью и водой блевать.